Моя сестра жевала что-то у меня на кухне. Я стояла напротив неё, а между нами находилась столешница. Она как раз отвернулась от меня. Я перебирала слова в голове, пытаясь составить предложение, которое её успокоит, а не вызовет ассоциации с сомнительными стереотипами о таких, как я. Перед этим я говорила о своём сталкере, этом парне, который был уверен, что я в него влюблена, и разозлился, когда понял, что у меня есть партнёр.
«Я работаю в эскорте, – объяснила я ей, – а он был моим клиентом».
Videos by VICE
Я честно не помню, сказала ли я именно эти слова, но точно помню, как всё моё тело напряглось. Я едва не заплакала. Я так боялась, что потеряю горячо любимую сестру. Когда она сказала мне: «Я рада, что ты счастлива! Я рада, что ты нашла работу, которая тебе подходит!» – я была в шоке.
Это напряжение, все эти недосказанности существовали между нами всегда.
Она задала мне пару вопросов о работе. Я ответила на них, всё ещё поражённая её реакцией. Я ожидала какой-то тревоги. Я пыталась понять, тревожится ли она или осуждает ли, и просто не желает обременять меня этим. Моя сестра всегда была такой – невероятно заботливой. Я помню, как я рассказала ей, что я – квир; по этому поводу она тоже очень за меня порадовалась. Сейчас, когда я пишу это, я плачу: я очень рада, что так долго прожила, зная такого открытого и милого человека, как она.
Я попросила её не рассказывать маме.
Моя мать всегда всячески старалась любить меня и заботиться обо мне, и я это знаю. Но я из крайне религиозной, консервативной семьи: полный дом детей и страх перед геенной огненной. Я всегда жила на полную, необычно, и это её пугало. Она хочет, чтобы я была в безопасности. Я не рассказала ей очень многого, потому что всякий раз, когда я пытаюсь это сделать, я замираю. Я побаивалась, что, если я сделаю каминг-аут перед ней, ещё живя с ней, они с отцом отправят меня в лагерь по перевоспитанию гомосексуалов, а может, вышвырнут меня из дома, и я стану бездомной: такое уже случилось с некоторыми моими друзьями. Мне нравится думать, что она бы меня приняла, но я в этом не уверена.
Я увиливала от этой темы в разговорах с мамой, а она увиливала от этой темы в разговорах со мной. Много лет назад, когда я только начала работать, она увидела в моём календаре кое-что «подозрительное» и позвонила мне по этому поводу. В её голосе было очень много тревоги: «Ты в безопасности?» Я немного пригладила правду, так, чтобы казалось, будто я до сих пор работаю в технике – в отрасли, из которой я ушла в поисках менее мизогинных условий работы, большего контроля над собой и возможности работать с оглядкой на своё психическое заболевание и физические инвалидности.
Думая об этом сейчас, я думаю, что она, должно быть, уже в курсе. Моё лицо в интернете повсюду. Разумеется, ей уже рассказал об этом, прикрываясь обеспокоенностью, кто-нибудь из нашей церкви – из тех, кто смотрит порно или встречается с эскортницами. Меня бесит, что я не рассказала ей сама; думаю, сейчас я как раз это делаю, и надеюсь, что она понимает: в каком-то смысле написать это легче. Я несколько раз пыталась это сделать, но всякий раз при этом замираю. Помнится, при нашей последней встрече у нас был пирог. Я пообещала себе, что расскажу ей, пока мы ели. Кусая пирог, я каждый раз пыталась это сказать. Каждый раз я замирала.
Я задумалась, может ли она заметить напряжение в моём теле. Я чувствовала, как напряжение исходит и от неё. Это напряжение, все эти недосказанности существовали между нами всегда. Всегда было очень много такого, что я, как мне казалось, не могла ей сказать. Мне очень сильно хочется, чтобы она меня любила и принимала. Я хочу, чтобы она знала: я наконец-то счастлива – спустя многие годы борьбы с депрессией, тревожностью, физической болью из-за синдрома Элерса-Данлоса – расстройства, воздействующего на мои соединительные ткани и суставы, – и кластерными головными болями, что я наконец-то получила нужное мне медицинское обслуживание, что я смогла выделить какое-то время на то, чтобы восстановиться, потому что моя работа обеспечивает мне денежную безопасность и, что важнее всего, время.
Раньше, когда я думала, что добилась стабильности, у меня выбивали почву из-под ног, как выбивали у множества других людей
Есть ещё один «шкаф», о котором мы говорим не так много. Будучи секс-работницей, вынужденной поддерживать бренд ради доходов, и находясь под угрозой государственного насилия, я «сижу в шкафу» с обеих сторон.
Я не испытываю тех же страхов, не боюсь стыда или разрыва отношений с семьёй, но у меня есть серьёзные опасения, что, рассказав о своей личной жизни поклонникам и общественности, я рискну доходом и поставлю под угрозу свою безопасность. Секс-работницам трудно обсуждать определённые вопросы; некоторые мои поклонники жалуются, если на моей странице в Twitterпоявляется ещё что-то, кроме сексуальных фото. Однако я всё больше занимаюсь общественной деятельностью, и мне кажется важным использовать свою видимость, отстаивая права себе подобных.
Должна ли я действовать солидарно с другими транс-людьми, честно говоря о своём гендере? Я гендерквир. До настоящего времени я пользовалась мужскими местоимениями, рекламируя свои услуги под именем «Лиара Ру», но в личной жизни я пользуюсь мужскими или гендерно нейтральными местоимениями, а несколько лет назад сменила имя на стереотипно мужское. Должна ли я публично говорить о своих партнёрах (в том числе брачном партнёре, с которым у меня общий дом), чтобы показать, что секс-работники могут обрести любовь, принятие, а также эмоциональное и финансовое благополучие? Раньше, когда я думала, что добилась стабильности, у меня выбивали почву из-под ног, как выбивали у множества других людей: мои банковские счета закрывали, а сайты сносили просто из-за того, что соответствующие компании узнавали, кто я.
Подобно сталкеру, о котором мне трудно было рассказать сестре, некоторые клиенты могут становиться токсичными собственниками. Некоторые поклонники, которые раньше приносили мне надёжный доход, могут оказаться трансфобами. А тролли всегда рады превратить то, что радует секс-работника, в повод поприставать к нему.
Волноваться приходится не только из-за потенциально вредоносных поклонников. Говоря о том, что я состою в браке, я также подвергаюсь риску государственного насилия. Правоохранительные органы часто стараются арестовывать и преследовать родственников секс-работников, называя их сутенёрами и сводниками, а политики пытались проталкивать законопроекты, расширяющие определение сводничества ещё больше. Обвинение в сводничестве можно предъявить, если партнёр однажды подвозит меня на работу или просто из-за того, что я делюсь с ним в браке материальными ресурсами. Законы о сводничестве могли бы разрушить нашу жизнь, хотя мой партнёр тоже занимается секс-работой и является всего-навсего таким же небогатым квиром с инвалидностью, как я. Таких, как мы, до сих пор регулярно арестовуют, предъявляя обвинения.
В этой работе я добилась большего успеха, чем могла себе представить, но я не обеспечиваю безопасность своей семье – напротив, у моего партнёра в браке до сих пор случается приступ ПТСР от каждого стука в дверь. Всё может разрушиться, на наш дом могут наложить арест, его могут выселить снова, а то и хуже. Эти страхи не фантастичны: я знаю людей, которые потеряли всё, что строили с большим трудом. Признаваясь публично, что мы состоим в браке, гордясь обретённой в борьбе стабильностью, мы рискуем потерять эту стабильность. Как отмечает Amnesty International, в условиях криминализации нас не «утешает осознание того, что [нашим] родственникам не предъявят обвинение в «жизни за счёт доходов» от секс-работы». Но какой смысл в том, чтобы наконец-то начать зарабатывать на себя, если нет возможности поддержать и тех, кого ты любишь?
Стигматизация и криминализация секс-работы оказывает дурное и сильное влияние в обе стороны. У меня бывают плохие дни, как и на любой работе, но, если я скажу о своей работе что-то плохое, люди на основе моих слов будут предполагать, что с этой профессией нужно покончить вообще. Кажется, очень трудно просто быть человеком, когда всё в вашей жизни можно исказить и каким-то образом использовать против вас.
Больше всего нам нужно, чтобы с нами обращались как с людьми, нас уважали, нам позволяли выживать, нас видели, не преследовали как преступников и не обесценивали как жертв, слишком измученных, чтобы говорить за самих себя
Мне повезло вырасти в эпоху, в которой спокойнее относятся к моей квир-идентичности, моему существованию как транс-человека, даже лучше понимают инвалидности, которые у меня есть, но это ещё не подразумевает сносного существования на обычной работе. По крайней мере, так было, пока я не нашла секс работу – работу, которой я могу заниматься по собственному графику, не забывая о хронической боли, работу, на которой быть квиром полезно, так как это значит, что я могу работать с большим количеством людей, работу, на которой меня окружают другие транс- и квир-люди, понимающие меня. Работу, на которой у меня может быть собственное рабочее место.
Существуют люди, которые пытаются лишить моё сообщество этого варианта, используязаконодательство против секс-работников вроде FOSTA/SESTA, чтобы уничтожить нашу независимость, которую мы обрели в качестве секс-работников, с помощью интернета создав собственные пространства, инструменты безопасности и бизнес. Они отрицают существование секс-работы по согласию. Загнав нас в шкаф, сторонникам запретов легче выдумывать истории о нашей жизни. Секс-работники, в отличие от других моих идентичностей, не защищены никак. Даже наоборот: нас, пожалуй, одинаково поносят со всех сторон политического спектра. Больше всего нам нужно, чтобы с нами обращались как с людьми, нас уважали, нам позволяли выживать, нас видели, не преследовали как преступников и не обесценивали как жертв, слишком измученных, чтобы говорить за самих себя.
Хотя я всегда жаждала любви и принятия, особенно от матери, я однозначно настроена прожить свою жизнь так, как хочу. Я не могу не хотеть жить всерьёз. Я действительно считаю своим долгом не молчать, даже если это может подставить меня под удар, потому что очень многие люди не имеют привилегии сделать выбор в пользу политики и публичности. Ничто не может помешать мне отстаивать свои права и права своего сообщества, прилагать все усилия к тому, чтобы обеспечить безопасность тем, кого я люблю. Мой страх отвержения всегда будет капитулировать перед моей гордостью и отвагой.
Эта статья впервые появилась на VICE US.
